Горнунг М.Б. "Зарницы памяти". Формат А5, твердая обложка, 240 с., Москва, 2008 г. Тираж: 500 экз.
Жанр книги одного из старейших московских нумизматов М.Б. Горнунга, отметившего в 2006 году свое 80-летие, ближе всего к мемуарам. Они охватывают, в форме коротких рассказов, самые разные события из жизни автора на протяжении трех четвертей XX века. Отдельные сюжеты прямо или косвенно относятся к нумизматике, но книга рассчитана, прежде всего, на широкий круг читателей, интересующихся нашим недавним прошлым.
Содержание:
Рождение книги - вместо предисловия
Почему я появился на свет.
«Ужасный, идиотский, золотушный ребенок...»
Начало памяти и фотографии из детства Моя главная улица Ближние и дальние прогулки
«Не тот гривенник!»
Приговор Гнесиных
Художник Купреянов
Как я начал и кончил семилетку
Буденный в моей жизни
Мертвая лошадь
Первый заработок
Иван Дмитриевич
Начало войны и первые бомбежки
Отъезд в эвакуацию
Башкирия и вторая теплушка
«Тамара Ханум»
Бабушка и мама
Мандельштам в моей жизни
Череп для Михал Михалыча
«Аттестат отличника»
Эпизод из 44-го
Старые солдаты
Первый вузовский диплом
Ильмены
Случай на Пер-Ляшез
«Грузинская эпопея»
Мой шанс в Бельгии
Конфуз в кратере Этны
Дипломатическая нота и другие приключения в Лондоне
Шутка вдовы Клико
«В поисках Бормана» и прочие бразильские истории
«Мои гейши»
Ночь на Плещеевом озере
100 секунд с Насером
Секретарша по имени Жанна
Турчаниновы
Аудиенция у императора
Прадед по отцу Таганка и «Дом Зубовых» Вечный пионер
Урна с прахом не моей бабушки
Мураново
Коктебель
«Ушедшие»
Жан Дреш
ДАО
Иван Георгиевич Спасский
Александр Николаевич Формозов
АЛ. Реформатский
«Гриша»
Игорь Олейников
«Февралевы»
У последней черты - вместо эпилога
Рождение книги - вместо предисловия
Каждый пишет, как он слышит, Каждый слышит, как он дышит ...
Булат Окуджава
Всякие роды, как известно, обычно тяжелы. Рождение этой книги тоже было довольно мучительным. Муки растянулись на лет тридцать с лишним. Большинство главок книги сначала существовало в виде устных рассказов, веселивших или просвещавших самые разные аудитории - от семейных до власть имущих. Потом рассказики стали ложиться на бумагу, и возникла идея объединить их под одной обложкой. Первоначальная задумка была проста: соединить рассказики без всякого общего стержня у книги.
Ранние варианты предисловия к возникавшей книге начинались со слов: «Человеку, которому попадется в руки эта книга, я бы советовал читать её не строго подряд. Сюжеты рассказиков-главок взяты из моей жизни, охватившей три четверти ушедшего столетия, относятся к разным временам и очень разным обстоятельствам. Хронология выдержана не чётко... Мое прямое или косвенное присутствие на этих страницах - скорее лишь связующее звено в рассказах из жизни».
Всё это, в целом, остается в силе, но время все-таки внесло поправки в позицию автора и его рекомендации возможным читателям. Во-первых, когда издание книги, кажется, стало возможным, число рассказиков в ней сократилось более чем вдвое по самым разным причинам, о чем сказано далее. Во-вторых, оставшиеся рассказики как бы сами выстроились в почти хронологическом порядке, и стало уже предпочтительнее читать их не выборочно. В-третьих, после всех этих «перемен» в книге помимо воли автора стал сильно пробиваться автобиографический оттенок, и ничего с этим поделать не удалось. На помощь я смог лишь призвать уважаемого Стендаля, который в начале своих «Записок туриста» писал с тонким юмором - «Вовсе не из эготизма я постоянно пользуюсь словом "я", а только для большей живости изложения». Будь Стендаль русским, сказал бы вместо «эготизма» «яканье», но он - француз.
В рассказах есть известные всем лица и вовсе никому неизвестные люди. То же можно сказать и об упоминаемых в книге событиях, происходивших у нас в стране или вдали от её прежних или нынешних рубежей. Хочу предуведомить читателя о том, что в книге господствует правда. Но надо, конечно, понимать, что и правду излагать можно по-разному, допуская даже какую-то долю домысла то по причине ослабления памяти из-за давности событий, а то и для гладкости изложения, так сказать, для красного словца.
Рассказики писались, как сказано, исподволь в течение лет тридцати с гаком, но только в канун нового тысячелетия я предпринял серьезную попытку как-то соединить их воедино. Давно еще для книги было придумано рабочее заглавие - «Салют наций», известное тем, кто слышал или читал отдельные рассказики из будущей книги. Когда-то я остановился на нем, видимо, потому, что с детства завораживало название старинного ритуала торжественных встреч с очень большим числом залпов. А в названии книги эти слова как бы говорили о том, что рассказов и появляющихся в них людей, городов и весей много, как залпов в салюте наций.
Я свыкся с условным названием недописанной книги. Но шли годы, и :тало понятно, что всё в рассказах - прежде всего отражение общей жизни, которую мы прожили в России за последние почти сто лет. И замелькали в мыслях другие названия, то чем-то напоминавшие старинные длинные заглавия - вроде «Салют Наций или от одной эпохи до других времен», о нынешнее название книги. Я остановился на нем, как лишенном всяких фетензий и двусмысленностей, но верно отражающем суть рождавшейся книги - просто отблески моей памяти о прошедших временах.
Почему я решился поведать незнакомым мне людям о том, что вошло в книгу, хотя раньше рассказывал об этом лишь достаточно близким друзьям? Думаю, серьезных причин, по крайней мере, две. Во-первых, не умирающая наивная надежда на то, что времена могут стать все-таки несколько иными, чем те, которые иногда напоминают о себе в книге. А, главное, мне а девятом десятке лет уже не осталось времени на долгие размышления, его - времени - не хватает, чтобы довести до читателя хотя бы часть задуманного и даже вчерне набросанного когда-то для этой книги, всегда остающейся незаконченной.
К тому же, оказалось, что легче установить начало памяти, что я попытался сделать в первых главках книги, чем заметить начало конца памяти, о всяком случае, в год своего восьмидесятилетия мне стало очевидным, то многое, уходя из памяти, вообще не оставляет в ней следов, а остающиеся воспоминания сегодня часто оказываются почти никому не интересными. Так, копаясь в своих бумажных завалах для определения их судьбы связи с приближающимся «уходом за горизонт», я обнаружил наброски более сорока рассказиков, которые еще в конце 50-х или начале 60-х годов, обирался включить в будущую книгу. Таким образом, получается, что первоначальная задумка книги - 101 рассказ, как число залпов в салюте наций, озникла у меня даже лет на десять раньше, чем мне казалось ныне. Вот это есть начало конца моей памяти!
Глядя сейчас на наброски давно задуманных главок-рассказиков, понимаешь, что их сюжеты далеко отошли от нынешней жизни. Для современного читателя подобные главки пришлось бы, в частности, так нашпиговать римечаниями и пояснениями, что было бы вовсе утрачено даже отдаленное сходство рассказов с литературой. Такие главки я не включил в «Зарницы памяти». Но в этой коллизии есть всё же нечто интересное. Сюжеты этих рассказов, живших много лет в основном в устном виде, показывают даже на почти случайных эпизодах из нашей жизни, насколько глубоко она изменилась за полвека в духовном и материальном отношениях. В этом легко убедиться, остановившись совсем кратко на сути всего нескольких рассказиков из числа исключенных из «Зарниц».
Вот, например, суть маленького рассказа «Бюст и потерянная перчатка». Ровно полвека тому назад на станции метро «Площадь Свердлова», которая теперь называется «Театральная», я уронил на рельсы только что купленную в Военторге (историческое здание, снесенное недавно на улице Воздвиженке, тогда тоже называвшейся иначе) лайковую перчатку. Очень было обидно, а дежурная по станции пообещала её достать мне через полчаса- час, когда схлынет толпа расходившихся с работы людей. Я пошел на это время прогуляться по центру столицы.
Заходил в букинистические магазины, исчезающие теперь не только на восстановившей свое имя Тверской, но и почти вообще из повседневной жизни столицы. Забежал на минутку в одну из тогда многочисленных в центре Москвы общественных уборных, в которой теперь модное кафе, затем вернулся на станцию метрополитена. «Мою» дежурную сменила другая женщина в красной шапке, заявившая, что «потерю» только что отправили в стол находок метрополитена. Так начались мытарства с целью получения перчатки по акту и паспорту.
На складах потерянных и найденных в метро предметов я увидел и узнал много любопытного и почти невероятного. Более всего меня поразил большой гипсовый бюст, завернутый в тряпки и бумагу «крафт». Высовывавшийся из-под обертки маршальский погон и другие приметы свидетельствовали о том, что это бюст генералиссимуса. Тогда только-только объявили «борьбу с культом личности», и учреждения разными путями избавлялись от заполнявших служебные помещения изображений вождя народов. Какой-то находчивый завхоз, не решившись поднять руку на гипсового идола, нашел идеальный выход - «забыл» обернутый в тряпье бюст генералиссимуса в вагоне метро. Всё сказанное поколению моих детей и внуков теперь надо детально пояснять, и когда-то просто смешной рассказ превращается в подобие занудного урока истории.
Вот другой из отвергнутых теперь мною рассказиков с почти зощенковским заглавием - «Калоша». О чем он? Можно сказать - о московском трамвае, но и о другом, разном. Москва тогда, лет шестьдесят тому назад, еще была опутана и опоясана трамвайными линиями. Именно трамваи долго оставались главным средством передвижения в столице даже после появления автобусов, метро и троллейбусов. На бульварном кольце между Яузскими воротами и Чистыми прудами еще и сегодня теплится реликтовая трамвайная линия. А всего сорок лет тому назад, чуть больше или чуть меньше, от Мясницких ворот, именовавшихся тогда Кировскими, трамваи шли по всему бульварному кольцу - к Тверской, Арбату и до Пречистенки.
Спуск к Трубной площади был особенно крутым. Трамвай у Сретенских ворот ждал, пока шедший впереди вниз вагон или сцепка из двух вагонов не освободит место на площади. Только после этого «Аннушка», основной маршрут на этом пути, начинала двигаться вниз. Соблюдалось это строго, особенно после одной аварии, когда сорвавшийся сверху трамвай устроил фовавое месиво на Трубной площади. Трамваи спускались медленно, постоянно притормаживая. Иногда даже кондуктор крутил тормозное колесо, засположенное на задней площадке старых вагонов. Площадка была открытая, на неё по ступенькам легко забирались на ходу и также спрыгивали, сотя нередко помехой были любители ездить на трамвайных подножках без билета.
Однажды вечером в мокрую осенне-зимнюю слякоть я вскочил на подложку трамвая, тронувшегося от Сретенки вниз, и при этом у меня с правой ноги соскользнула калоша (теперь, пожалуй, некоторым молодым москвичам даже надо пояснять что такое «калоша»). Трамвай уже пошел достаточно быстро, а сзади напирали другие любители вскакивать на ходу. Сразу сойти не было никакой возможности, и я сгоряча сковырнул с ноги ставшую ненужной левую калошу, спихнув её куда-то под вагон. Наконец «Аннушка» остановилась на Трубной площади. Сходя с площадки, я сразу увидел мою правую калошу, прицепившуюся где-то сбоку к ступенькам. Искать на трамвайных путях в темноте левую, сброшенную в гневе или расстройстве, было безнадежно, а потому бессмысленно. Время выхолостило из рассказика, когда-то веселившего слушателей, почти всё, кроме незатейливой юмористической основы.
«Подосланные тараканы» - такое название я хотел дать одному из рассказов о путешествии по Северной Африке за год до смерти Отца народов. Я был в свите нашего аппаратчика высокого ранга. Подчеркивавший везде и всюду свое «пролетарское» происхождение из пастухов, этот бонза, перебравшийся потом в руководство Академии наук, вел себя всё время как «мещанин во дворянстве», но с куда большим высокомерием и вседозволенностью, чем этот мольеровский персонаж.
Вельможа из подпасков был за границей постоянно охвачен плохо скрываемым страхом перед какими-нибудь «провокациями», которые, по его убеждению, вражеский капиталистический мир обязательно должен был против него предпринять. Бонза, например, требовал, чтобы в автомобиле или автобусе справа и слева от него сидели «наши люди», чтобы, «если что», уменьшилась бы угроза его жизни. В качестве такого прикрытия я не раз ехал с одной стороны от аппаратчика, а с другой он усаживал крупного учёного, избранного вскоре в тот год академиком.
Последний как-то в страшную сахарскую жару повесил свою легкую куртку на спинку стула, на которой уже висел чесучовый френч бонзы. Босс поморщился и сказал профессору: «Ты эта тово, сыми куртку, помнет мне тужурку». А однажды ночью в маленькой африканской гостинице начальник разбудил моего соседа и меня в нашем номере и свистящим шепотом объявил: «Тараканы!» Провинциальная гостиница кишела всякой живностью, а уж тараканы были повсюду. Начальник же почему-то решил, что к нему в номер ползут подосланные кем-то особые тараканы с отравой.
Рассказ получался почти веселым, поскольку суть его сама по себе вроде бы смешна. Но сейчас это не совсем так. Совсем недавно этому аппаратчику, давно ушедшему в мир иной, в одной газетке отвели целую полосу, и он был изображен настоящим святошей «из народа». Получалось, что опять надо равняться на него или ему подобных, а в таком случае мой рассказик выглядел бы уже не шуткой, а чуть ли не пасквилем, к чему я никак не стремился.
Хорошим казался когда-то людям и мне, например, рассказик «Лакрима Кристи» - «Слёзы Христа», о днях, проведенных на острове Капри в зимнее туристское межсезонье. Это было более полувека тому назад, когда почти никто из наших людей и мечтать не мог попасть просто так на легендарный остров. Правда, Капри тогда у нас ассоциировалось, прежде всего, не с «Голубым гротом» или императором Тиберием, а с пребыванием на острове одного из спонсоров ленинской эмиграции - Алексея Максимовича Пешкова. А теперь тысячи и тысячи соотечественников как туристы, поденщики, деляги и в прочих ипостасях ездят круглый год по всему миру, забираясь, в том числе, и на Капри. Рассказик «Слёзы Христа» поэтому мог бы быть интересен совсем немногим и то лишь как свидетельство полунищего существования в советское время наших редких «командировочных» в дальних странах.
Сейчас даже в самых еще недавно недоступных местах тропиков телевидением устраиваются всякие псевдоконкурсы-игрища, вовсе не связанные с желанием расширить у их участников и зрителей познания об окружающем мире. Поэтому мои давние рассказы о маленьких экзотических приключениях в тропических странах - «Крабы на Амазонке», «Глаза анаконды», «Ночь в сельве», «Один в пустыне» и десятка четыре им подобных наброска теперь также утратили свой основной интерес для широкой публики.
Итак, о том, что же, в конце концов, получилось у меня из укороченного собрания разрозненных воспоминаний об ушедших людях и давних событиях, судить читателям, не забывая, однако, в одних случаях о факторе времени, а в других - о чувстве юмора.
4 копейки 1762 г. с военной арматурой, "барабанные", двойной перечекан из копейки образца 1755 г., далее из 2 копеек образца 1758 г., с сохранившимися элементами гуртовой надписи Екатеринбургского монетного двора, медь (архив)
.jpg)
